Директор Института развития инженерного образования ТПУ Роман Лаас: "Простые лекции давно исчерпали себя"

— Роман, Томский политех уже не первый день говорит о трансформации инженерного образования. А что сейчас с ним не так, ведь российская школа на хорошем счету во всем мире?

 — Не то, что с ним что-то не так. Просто сама инженерная деятельность сейчас сильно меняется. Она переходит в "цифру", трансформируется спектр обязанностей специалистов, поскольку появилось множество технических средств для облегчения работы. С другой стороны, появилось большое количество решений, связанных с мультидисциплинарностью, которые добавили работы. Получается, что название не изменилось, но инженер 20 лет назад и инженер сегодня — это очень разные профессии.

Инженерная деятельность требует определенного вида мышления. Большинство технических вузов вместо этого продолжает давать определенный набор навыков. Опасность в том, что очень скоро наши выпускники перестанут быть актуальными.

— Правильно ли я понял, что речь идет не о революционных реформах, а о расширении классического образования за счет внедрения предметов, развивающих лидерские и управленческие навыки?

 — Мы — я говорю про университеты вообще — не можем увеличить количество часов в сутках или число зачетных единиц. Если мы планируем учить чему-то еще, то нам точно придется от чего-то отказаться. Это очень болезненно: не только с точки зрения перестройки учебного плана, но и из-за того, что, возможно, придется попрощаться с кем-то из преподавателей. Это очень серьезные не только кадровые, но и социальные вопросы для вуза. У нас нет такой свободы, чтобы полностью погрузиться в эксперименты с образованием. Это очень опасно, потому что мы несем ответственность перед студентами. Мы же не скажем им спустя четыре года: "Извини, эксперимент был неудачный, ты не найдешь работу".

Скорее всего, переход будет происходить в рамках "гринфилдов" (проектов, создаваемых с нуля, — ИФ). Это будут маленькие экспериментальные площадки в виде образовательных программ, за которыми стоят представители индустрии, чтобы студенты были защищены. Вуз же получит возможность задействовать и новые, и старые кадры и постепенно начать трансформировать весь университет.

— А есть ли уже понимание, от чего придется отказаться в пользу обучению новых компетенций?

 — Есть soft skills, есть hard skills. И есть ложное представление, что ты обучаешь одному в ущерб другому. На мой взгляд, вузы могут развивать когнитивные навыки на материале технических дисциплин. Никто же не говорит, что общению учатся на уроках общения. Этому можно научиться в рамках сложного технического проекта, в котором студенты работают командами, и для достижения цели им придется наладить коммуникацию между собой. Однако такие форматы требуют больше внимания и усилий. Нам нужно понять, в какие учебные активности они будут укладываться. Скорее всего, отказываться придется не от дисциплин, а способов подачи знаний. Например, простые лекции уже давно исчерпали себя. Если раньше педагогика была ретрансляционной, то сегодня это уже не актуально. В интернете есть гораздо больше информации, чем знает тот или иной преподаватель. Любые формы пересказа становится бессмысленными. Единственное, что из них можно вытащить, — какие-то невербальные, коммуникативные истории, потому что людям важно общение.

— Как сейчас проектная деятельность внедрена в Томском политехе?

 — Она по-разному распределена между школами (в ТПУ нет факультетов, их аналог — инженерные и исследовательские школы — ИФ). В большинстве случаев этот формат задействован на учебных материалах, а не на практических наработках. У нас есть единицы хороших практик, когда студенты решают задачи для индустрии на основе реальных данных, но чаще всего это типовой учебный проект, где ответ заранее известен. От этого нужно отходить, несмотря на то, что это проще. Каждый проект должен быть уникален, иметь заказчика и быть энергоемким. Правда, такое могут позволить либо очень богатые, либо очень маленькие университеты. Часто в пример приводят американский Олин Колледж, но в нем преподают 120 человек, а учатся — 400. У нас тысяча преподавателей и десять тысяч студентов. Чем больше структура, тем сложнее ей управлять. Мы должны искать другие принципы организации деятельности. Пока сложно сказать, какие конкретно, но на этом пути трансформации сейчас все вузы. Единственно верной формулы здесь не может быть, потому что даже инженеры нужны разные.

— Ни для кого не секрет, что американские вузы лучшие с точки зрения подготовки технических кадров. Ваш пример Олин Колледж тому подтверждение. Учитываете ли вы их опыт или других известных мировых университетов при трансформации образования?

 — Есть хорошая фраза: "Все плохие университеты плохи одинаково, а каждый хороший университет хорош по-своему". Невозможно скопировать модель с одного вуза на другой, потому что она завязана на огромном количестве внешних факторов. Те же американские вузы имеют большую автономию, в каждом штате законы могут сильно разниться. Также у них исторически большие эндаумент-фонды, за счет чего они могут себе позволить большое количество экспериментов, не боясь остаться без денег. Имея высокую базу, американские вузы обречены на успех.

При этом есть классные европейские кейсы. В каждой стране есть интересные модели, но их нужно не копировать, а изучать. Например, у Мюнхенского технического университета классно выстроена бакалаврская и магистерская система образования. Чтобы понять его успех, нужно посмотреть, сколько у них практики, какие преподаватели, как строят расписание и так далее. Есть хороший пример технологического университета в Сингапуре. Мы пытались повторить какие-то практики, но здесь они не взлетели. Нужно изобрести что-то свое, опираясь на государство, студентов и момент времени. Только тогда есть шанс на успех.

— С учетом и мирового, и собственного опыта, какую стратегию вы выбираете при реформировании инженерного образования? Этот процесс уже начался?

 — Образовательные практики, которые у нас сейчас есть, построены вокруг R&D-процессов. Это и должно оставаться во главе угла. Только преподаватели, которые сами задействованы в индустрии, могут понимать и предугадывать, что может быть актуально через несколько лет. Когда ты сам формируешь будущее, ты можешь готовить студентов под него. Мы хотим сделать ставку на те направления, где у нас есть прорывные исследования, которые могут быть заметны на мировом уровне. С одной стороны студент становятся ресурсной базой для исследования, с другой — у них появляется шанс использовать это, как трамплин, за счет встраивания в исследовательскую повестку. Этого можно добиться, например, через публикацию статей во время обучения и после его завершения иметь вектор дальнейшего развития. Мы хотим учить именно через деятельность.

Кроме того, мы понимаем, что процесс образования должен стать непрерывным. Сейчас все говорят о live-long learning, поскольку из-за сокращения технологических циклов доучиваться приходится постоянно. Наша модель будет основана на этом принципе. Студент после окончания вуза получает стартовый трамплин, а с течением времени возвращается сюда, где выступает в роли заказчика, соавтора разработок или ищет сотрудников.

— Вы уже упомянули, что новый формат обучения будет более интерактивным для прокачки "мягких" навыков. Что еще будет внедрено для их развития у студентов?

 — У нас есть гипотеза, что студент в процессе обучения должен оказаться в наборе ролей и попробовать себя в качестве разных функциональных единиц: и администратором, и менеджером, и конструктором, и технологическим предпринимателем. Пройдя этот путь, он где-то посередине должен осознать, какая деятельность ему ближе, но при этом не ограничивать себя только ей. Например, побыв руководителем группы, ты можешь понять, что это не твое, но при необходимости ты должен иметь компетенции, чтобы взять ответственность и скоординировать процесс.

Через перемещение между функциональными ролями и вырабатываются soft skills. Это гораздо шире, чем просто когнитивные навыки. За их рамками лежат различные типы мышления, которые точно нельзя выучить по лекции или книжке. Для этого обучение должно стать более ориентированным на практику. Иначе ты будешь ограничен в возможностях, которые тебе дал университет.

— Нет ли опасения, что существующая в России система образования не позволит реализовать все планы?

 — Такая система во всем мире, сформированная после Болонского процесса. Возможностей у нас больше, чем кажется, потому что система достаточно гибкая. Можно создать укороченные бакалаврские или магистерские программы, а можно, напротив, — удлиненные треки или использовать модель live-long learning за счет гибридных программ. Проблема в отсутствии четкого запроса. Он начал формироваться только сейчас, поскольку все в России понимают, насколько важно реформировать образование, иначе можно проиграть мировую технологическую гонку. Программа "Приоритет 2030" — одна из возможностей для перемен. Если посмотреть на защиты участников программы, то в основном победили те, кто смог признать свои ошибки. Это сигнал того, что все мы, включая государство, ищем новые модели. Когда еще экспериментировать, если не сейчас. Тем более, с такими ресурсами!

Читайте "Интерфакс-Образование" в "Facebook", "ВКонтакте", "Яндекс.Дзен" и "Twitter"